Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Старинные
люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили.
Бывало, добры
люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное!
Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет
у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
Нахмуренное лицо Алексея Вронского побледнело, и выдающаяся нижняя челюсть его дрогнула, что с ним
бывало редко. Он, как
человек с очень добрым сердцем, сердился редко, но когда сердился и когда
у него дрожал подбородок, то, как это и знал Александр Вронский, он был опасен. Александр Вронский весело улыбнулся.
Теперь
у нас подлецов не
бывает, есть
люди благонамеренные, приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставили свою физиогномию под публичную оплеуху, отыщется разве каких-нибудь два, три
человека, да и те уже говорят теперь о добродетели.
Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что
бывает на сердце
у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную радость старцам родителям, родившим их.
И так-то вот всегда
у этих шиллеровских прекрасных душ
бывает: до последнего момента рядят
человека в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный
человек им собственноручно нос не налепит.
Феклуша. Конечно, не мы, где нам заметить в суете-то! А вот умные
люди замечают, что
у нас и время-то короче становится.
Бывало, лето и зима-то тянутся-тянутся, не дождешься, когда кончатся; а нынче и не увидишь, как пролетят. Дни-то, и часы все те же как будто остались; а время-то, за наши грехи, все короче и короче делается. Вот что умные-то
люди говорят.
Он видел, что Лидия смотрит не на колокол, а на площадь, на
людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив голову, тихонько сдувая пепел папиросы с рукава, а
у Макарова лицо глупое, каким оно всегда
бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея
у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза на одну точку.
Когда Самгин вышел на Красную площадь, на ней было пустынно, как
бывает всегда по праздникам. Небо осело низко над Кремлем и рассыпалось тяжелыми хлопьями снега. На золотой чалме Ивана Великого снег не держался.
У музея торопливо шевырялась стая голубей свинцового цвета. Трудно было представить, что на этой площади, за час пред текущей минутой, топтались, вторгаясь в Кремль, тысячи рабочих
людей, которым, наверное, ничего не известно из истории Кремля, Москвы, России.
—
У меня, знаешь, иногда ночуют, живут большевики. Н-ну, для них моего вопроса не существует.
Бывает изредка товарищ Бородин,
человек удивительный,
человек, скажу, математически упрощенный…
«Возможно, даже наверное, она безжалостна к
людям и хитрит. Она —
человек определенной цели.
У нее есть оправдание: ее сектантство, желание создать какую-то новую церковь. Но нет ничего, что намекало бы на неискренность ее отношения ко мне. Она
бывает груба со мной на словах, но она вообще грубовата».
Он закрыл глаза, и, утонув в темных ямах, они сделали лицо его более жутко слепым, чем оно
бывает у слепых от рождения. На заросшем травою маленьком дворике игрушечного дома, кокетливо спрятавшего свои три окна за палисадником, Макарова встретил уродливо высокий, тощий
человек с лицом клоуна, с метлой в руках. Он бросил метлу, подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима...
— Приглашали. Мой муж декорации писал,
у нас актеры стаями
бывали, ну и я — постоянно в театре, за кулисами. Не нравятся мне актеры, все — герои. И в трезвом виде, и пьяные. По-моему, даже дети видят себя вернее, чем
люди этого ремесла, а уж лучше детей никто не умеет мечтать о себе.
Но
бывать у нее он считал полезным, потому что
у нее, вечерами, собиралось все больше
людей, испуганных событиями на фронтах, тревога их росла, и постепенно к страху пред силою внешнего врага присоединялся страх пред возможностью революции.
— Как же не
бывает, когда есть? Даже есть круглые, как шар, и как маленькие лошади. Это
люди все одинаковые, а рыбы разные. Как же вы говорите — не
бывает?
У меня — картинки, и на них все, что есть.
У Гогина, по воскресеньям,
бывали молодые адвокаты, земцы из провинции, статистики; горячились студенты и курсистки, мелькали усталые и таинственные молодые
люди. Иногда являлся Редозубов, принося с собою угрюмое озлобление и нетерпимость церковника.
—
Человек несимпатичный, но — интересный, — тихо заговорил Иноков. — Глядя на него, я,
бывало, думал: откуда
у него эти судороги ума? Страшно ему жить или стыдно? Теперь мне думается, что стыдился он своего богатства, бездолья, романа с этой шалой бабой. Умный он был.
— Это — дневная моя нора, а там — спальня, — указала Марина рукой на незаметную, узенькую дверь рядом со шкафом. — Купеческие мои дела веду в магазине, а здесь живу барыней. Интеллигентно. — Она лениво усмехнулась и продолжала ровным голосом: — И общественную службу там же, в городе, выполняю, а здесь
у меня
люди бывают только в Новый год, да на Пасху, ну и на именины мои, конечно.
— Ты
бываешь каждый день
у нас: очень натурально, что
люди толкуют об этом, — прибавила она, — они первые начинают говорить. С Сонечкой было то же: что же это так пугает тебя?
— Что ж? примем ее как новую стихию жизни… Да нет, этого не
бывает, не может быть
у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На тебя брызнула одна капля… Все это страшно, когда
человек отрывается от жизни… когда нет опоры. А
у нас… Дай Бог, чтоб эта грусть твоя была то, что я думаю, а не признак какой-нибудь болезни… то хуже. Вот горе, перед которым я упаду без защиты, без силы… А то, ужели туман, грусть, какие-то сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей…
Целые миры отверзались перед ним, понеслись видения, открылись волшебные страны.
У Райского широко открылись глаза и уши: он видел только фигуру
человека в одном жилете, свеча освещала мокрый лоб, глаз было не видно. Борис пристально смотрел на него, как,
бывало, на Васюкова.
Вера наконец, почти незаметно для нее самой, поверила искренности его односторонних и поверхностных увлечений и от недоверия перешла к изумлению, участию.
У ней даже
бывали минуты, впрочем редкие, когда она колебалась в непогрешимости своих, собранных молча, про себя наблюдений над жизнью, над
людьми, правил, которыми руководствовалось большинство.
Я вижу, где обман, знаю, что все — иллюзия, и не могу ни к чему привязаться, не нахожу ни в чем примирения: бабушка не подозревает обмана ни в чем и ни в ком, кроме купцов, и любовь ее, снисхождение, доброта покоятся на теплом доверии к добру и
людям, а если я…
бываю снисходителен, так это из холодного сознания принципа,
у бабушки принцип весь в чувстве, в симпатии, в ее натуре!
Может, я очень худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в словах. Ваша мысль, хотя бы и дурная, пока при вас, — всегда глубже, а на словах — смешнее и бесчестнее. Версилов мне сказал, что совсем обратное тому
бывает только
у скверных
людей. Те только лгут, им легко; а я стараюсь писать всю правду: это ужасно трудно!
Мы вышли из лавки, и Ламберт меня поддерживал, слегка обнявши рукой. Вдруг я посмотрел на него и увидел почти то же самое выражение его пристального, разглядывающего, страшно внимательного и в высшей степени трезвого взгляда, как и тогда, в то утро, когда я замерзал и когда он вел меня, точно так же обняв рукой, к извозчику и вслушивался, и ушами и глазами, в мой бессвязный лепет.
У пьянеющих
людей, но еще не опьяневших совсем,
бывают вдруг мгновения самого полного отрезвления.
Нас попросили отдохнуть и выпить чашку чаю в ожидании, пока будет готов обед. Ну, слава Богу! мы среди живых
людей: здесь едят. Японский обед! С какой жадностью читал я,
бывало, описание чужих обедов, то есть чужих народов, вникал во все мелочи, говорил, помните, и вам, как бы желал пообедать
у китайцев,
у японцев! И вот и эта мечта моя исполнилась. Я pique-assiette [блюдолиз, прихлебатель — фр.] от Лондона до Едо. Что будет, как подадут, как сядут — все это занимало нас.
Смотрел я на всю эту суматоху и дивился: «Вот привычные
люди,
у которых никаких «страшных» минут не
бывает, а теперь как будто боятся! На мели: велика важность! Постоим, да и сойдем, как задует ветер посвежее, заколеблется море!» — думал я, твердо шагая по твердой палубе. Неопытный слепец!
Войдя в его великолепную квартиру собственного дома с огромными растениями и удивительными занавесками в окнах и вообще той дорогой обстановкой, свидетельствующей о дурашных, т. е. без труда полученных деньгах, которая
бывает только
у людей неожиданно разбогатевших, Нехлюдов застал в приемной дожидающихся очереди просителей, как
у врачей, уныло сидящих около столов с долженствующими утешать их иллюстрированными журналами.
У некоторых
людей эти перемены
бывают особенно резки.
Может быть, в глубине души и было
у него уже дурное намерение против Катюши, которое нашептывал ему его разнузданный теперь животный
человек, но он не сознавал этого намерения, а просто ему хотелось
побывать в тех местах, где ему было так хорошо, и увидать немного смешных, но милых, добродушных тетушек, всегда незаметно для него окружавших его атмосферой любви и восхищения, и увидать милую Катюшу, о которой осталось такое приятное воспоминание.
— Да, да… Лоскутов и теперь постоянно
бывает у Ляховских. Говорят, что замечательный
человек: говорит на пяти языках, объездил всю Россию, был в Америке…
— Короче —
у нее
бывают большие
люди? — перебил Ляховский, нетерпеливо ежа свои острые плечи…
Из новых знакомых, которые
бывали у Приваловых, прибыло очень немного: два-три горных инженера, молодой адвокат — восходящее светило в деловом мире — и еще несколько
человек разночинцев.
— Да кто
у нас знакомые:
у папы
бывают золотопромышленники только по делам, а мама знается только со старухами да старцами. Два-три дома есть, куда мы ездим с мамой иногда; но там еще скучнее, чем
у нас. Я замечала, что вообще богатые
люди живут скучнее бедных. Право, скучнее…
Бывают такие
люди,
у которых как-то все устроено так, что то, что мы называем красотой, здесь оказывается совершенно излишним.
— Вы, мама, добьетесь того, что я совсем не буду выходить из своей комнаты, когда
у нас
бывает Привалов. Мне просто совестно… Если
человек хорошо относится ко мне, так вы хотите непременно его женить. Мы просто желаем быть хорошими знакомыми — и только.
— Она и теперь в конюшне стоит, — флегматически отвечал Илья, трогая одной рукой то место, где
у других
людей бывает шея, а
у него из-под ворота ситцевой рубашки выползала широкая жирная складка кожи, как
у бегемота. — Мне на што ее, вашу метлу.
Отвращение от конкретной сложности общественно-политических задач
бывает у нас часто результатом моноидеизма, когда
человек целиком захвачен одной какой-нибудь идеей, моральной или религиозной или социальной, но непременно в смысле спасения человечества одним каким-нибудь способом, одним путем.
— Вот ты говоришь это, — вдруг заметил старик, точно это ему в первый раз только в голову вошло, — говоришь, а я на тебя не сержусь, а на Ивана, если б он мне это самое сказал, я бы рассердился. С тобой только одним
бывали у меня добренькие минутки, а то я ведь злой
человек.
Был
у меня приятель, хороший человек-с, но вовсе не охотник, как это бывает-с.
Китайская фанза — оригинальная постройка. Стены ее сложены из глины; крыша двускатная, тростниковая. Решетчатые окна, оклеенные бумагой, занимают почти весь ее передний фасад, зато сзади и с боков окон не
бывает вовсе. Рамы устроены так, что они подымаются кверху и свободно могут выниматься из своих гнезд. Замков ни
у кого нет. Дверь припирается не от
людей, а для того, чтобы туда случайно не зашли собаки.
— Я говорю с вами, как с
человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте
бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
— Если вы считаете меня порядочным
человеком, вы позволите мне
бывать у вас, чтобы тогда, когда вы достаточно уверитесь во мне, я мог опять спросить вас о Кирсановых. Или, лучше, вы сами заговорите о них, когда вам покажется, что вы можете исполнить эту мою просьбу, которую я сделаю теперь, и не буду возобновлять. Вы позволяете?
— Нашел чему приравнять! Между братом да сестрой никакой церемонности нет, а
у них как? Он встанет, пальто наденет и сидит, ждет, покуда самовар принесешь. Сделает чай, кликнет ее, она тоже уж одета выходит. Какие тут брат с сестрой? А ты так скажи: вот
бывает тоже, что небогатые
люди, по бедности, живут два семейства в одной квартире, — вот этому можно приравнять.
—
Люди переменяются, Вера Павловна. Да ведь я и страшно работаю, могу похвалиться. Я почти ни
у кого не
бываю: некогда, лень. Так устаешь с 9 часов до 5 в гошпитале и в Академии, что потом чувствуешь невозможность никакого другого перехода, кроме как из мундира прямо в халат. Дружба хороша, но не сердитесь, сигара на диване, в халате — еще лучше.
Так и
у людей этого типа видно
бывает очень большое разнообразие, когда дела ведутся между ними, но только между ними, а не с посторонними.
— «Значит, остались и города для тех, кому нравится в городах?» — «Не очень много таких
людей; городов осталось меньше прежнего, — почти только для того, чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров,
у лучших гаваней, в других центрах сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно сменяется,
бывает там для труда, на недолгое время».
В кругу приятелей, сборные пункты которых находились
у Кирсанова и Лопухова, он
бывал никак не чаще того, сколько нужно, чтобы остаться в тесном отношении к нему: «это нужно; ежедневные случаи доказывают пользу иметь тесную связь с каким-нибудь кругом
людей, — надобно иметь под руками всегда открытые источники для разных справок».
Проницательный читатель, — я объясняюсь только с читателем: читательница слишком умна, чтобы надоедать своей догадливостью, потому я с нею не объясняюсь, говорю это раз — навсегда; есть и между читателями немало
людей не глупых: с этими читателями я тоже не объясняюсь; но большинство читателей, в том числе почти все литераторы и литературщики,
люди проницательные, с которыми мне всегда приятно беседовать, — итак, проницательный читатель говорит: я понимаю, к чему идет дело; в жизни Веры Павловны начинается новый роман; в нем будет играть роль Кирсанов; и понимаю даже больше: Кирсанов уже давно влюблен в Веру Павловну, потому-то он и перестал
бывать у Лопуховых.
Но
у него беспрестанно
бывали люди, то все одни и те же, то все новые; для этого
у него было положено: быть всегда дома от 2 до З часов; в это время он говорил о делах и обедал.
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что не пьет чаю; по всему было видно, что он
человек солидный, основательный; говорил он мало — тем лучше, не вертопрах; но что говорил, то говорил хорошо — особенно о деньгах; но с вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в семействах, где дает уроки: такое полное препятствие редко
бывает у таких молодых
людей.